Мы ставим всё на красный цвет –

Надеясь чудный вальс услышать

                   Мендельсона.

Но врач не бог – гарантий нет,

Что будет не Шопен звучать вслед

                  фаэтона,

Окрашенного в чёрный цвет....

                                  А.Пилигрим

Таблетки... Таблетки... Таблетки... Как говорил Ломоносов: "Широко распростирает Химия руки свои в дела человеческие".

Касторку при аппендиците - лучше не принимать. Проверено - не помогает...

Грелку на аппендицит?! Такая, вот, шутка юмора...

"Скорая помощь" не едет, а просто мчится. Если, конечно, знает куда ехать...

Хирург: "А вот это мы сейчас удалим. Потому что лишнее..."

Скальпель. Главный инструмент хирурга. После головы, конечно...

В какое замечательное время мы жили! Это я про те славные дни, когда мы все учились в техникуме. В космос с рёвом улетали одна за другой ракеты с космонавтами, убеждая весь мир (да и нас самих) и в невиданном прогрессе нашей научно-технической мысли и в прочих наших не менее фантастических достижениях. В области балета нам вообще равных не было.

Хотя по жизни кое-что не так уж и убедительно выглядело. Взять хотя бы нашу самую передовую медицину. Нет, конечно, тем, кто попал в число небожителей (в переносном, конечно, смысле), за чьим драгоценным здоровьем наблюдали из кабинетов кремлёвской больницы - тем особенно беспокоиться нечего было, потому что, как раз, у них тогда всё было на самом высоком уровне. Для прочих же лечение скорее напоминало рулетку, и никогда нельзя было угадать заранее, чем оно завершится - то ли свадебным маршем Феликса Мендельсона из пьесы "Сон в летнюю ночь" (это когда действительно оправдывалась поговорка: "До свадьбы всё заживёт"), то ли заиграет другой не менее известный марш, но уже другого композитора и в более печальном исполнении из 3-й части си-бемоль-минорной сонаты Фредерика Шопена (это когда свадьба, не смотря на все усилия врачей, всё же отменяется)…

Заканчивался 1964 год. Октябрьский пленум ЦК КПСС снял с должности первого секретаря Хрущёва, Китай провёл первое испытание ядерного оружия, в США президентом избрали Линдона Джонсона, в Японии выпушен первый настольный калькулятор, во Франции Андре Куром сшил первую мини-юбку, в Италии вышел фильм "Брак по-итальянски"... В СССР в четырёхэтажном храме наук под вывеской МПТ группа номер 17 в полном составе только-только перевалила за первую половину первого учебного семестра. Именно в это время...

Сидел я на уроке математики. И преподаватель Валентина Михайловна Соловьева рассказывала нам что-то интересное и увлекательное из высшей математики. Тут она обратила внимание, что меня довольно заметно скрутила боль, потому что я, закусив губу, тихонечко сидел, пригнувшись к парте, и совершенно не восторгался красотами высшей математики. И Валентина Михайловна тут же направила меня на четвертый этаж техникума в медпункт.

Техникумовским эскулапом был тогда заслуженный орденоносец и участник войны Зорин, имя и отчество которого также надёжно стёрто в моей памяти беспечной и неумолимой рукой Времени. Он внимательно осмотрел меня, и объявил, что я съел что-нибудь не то. Сунул мне в руку горсть таблеток разного размера, но одинакового цвета и отправил домой на излечение.

Кое-как, где пешком, где на трамвайчике, добрался я до дома и принялся ждать улучшения, которое всё никак не наступало. Мать вызвала врача из районной поликлиники. Не прошло и четырёх часов, как явился довольно пожилой врач с фамилией то ли Гурвич, то ли Михельсон (учитывая моё сложное состояние, наверно, можно мне простить, что я сразу же после его ухода забыл его фамилию). Довольно быстро этот врач поставил мне точный диагноз (отравление неустановленным продуктом питания) и прописал пить касторку и прикладывать к животу грелку.

После его ухода ожидаемого облегчения ни от касторки, ни от грелки почему-то не наступало, и резкая боль в нижней правой части живота нарастала непрерывно. Мать снова вызвала врача. И тут мне повезло в первый раз в этот день, потому что пришёл молодой совершенно неопытный врач, только что закончивший мединститут.

Он долго мял мне живот, задумчиво закатывал глаза, наверно, вспоминая, что  именно по этому поводу написано было в его конспектах, и, видимо, именно эту лекцию он умудрился пропустить, променяв её на поход в кино или на каток. Но об ответственности врача за жизнь пациента, скорее всего, ему вдолбили крепко. Поэтому он, сознавшись, что не понимает в чём тут дело, предложил направить меня в больницу. На всякий случай. Мать воспротивилась, и он обрадовано предложил ей написать расписку об отказе от госпитализации. К счастью тогда больницы боялись меньше, чем сейчас, поэтому мать всё же предпочла, чтобы лучше меня отвезли туда, раз уж местные врачи никак не договорятся о диагнозе.

Молодой врач быстро по телефону вызвал скорую помощь и с облегчением сдал меня приехавшей бригаде врачей. Часа полтора меня возили по больницам района, но нигде не принимали - не было мест. Наконец, в одной больнице рядом с Каширским шоссе для меня всё же нашлось местечко. Вышедший в приёмный покой для предварительного осмотра дежурный хирург по фамилии Полонский, пару раз ткнул мне пальцем в живот и объявил: "Срочно на операционный стол". 

Для меня это был первый опыт нахождения в больнице и, естественно, что местных порядков я не знал. Меня охотно взялись просветить два моих более опытных соседа по больничной палате. Один из них - Слава Родин. С высоты моих 16 лет двадцативосьмилетний Слава смотрелся вполне взрослым, а сорокапятилетний Пётр Андреевич вообще казался образцом мудрости, поэтому я легко попался на удочку этим двум шутникам. Когда молоденькая медсестра привезла за мной "каталку", чтобы отвезти в операционную, я, уже переодетый в длинную белую больничную рубашку и такие же белые штаны с завязками, собрался было лечь на эту самую "каталку", но тут Слава совершенно серьёзно сказал, что на операцию нужно ехать без штанов. Я растерянно посмотрел на медсестричку, для которой это был, видимо, тоже самый первый выезд. Она покраснела и сама переспросила у Славы: "Разве на операцию возят без штанов?" Наверно, у них в медучилище на этом как-то не заостряли внимания. Или некоторые лекции она тоже пропускала, предпочитая им каток и кино. Тут вступил Пётр Андреевич и солидно подтвердил, что именно так и нужно отвозить больного на операцию. В общем, она отвернулась и стала внимательно смотреть в окно, а я, натянув как можно ниже рубашку, быстро скинул штаны и улёгся на "каталку". Хорошо ещё, что повезла меня она головою вперёд, а не наоборот.

В операционной я перебрался на стол, на котором  меня должны были оперировать, и быстренько снова как можно ниже натянул рубашку. Вошёл Полонский и - сюрприз! С ним шли две совершенно молоденькие практикантки, которые должны были на мне сверять полученные на занятиях теоретические сведения о внутреннем содержании человека с реальным положением дел. Я чувствовал, что покраснел, как человек, оказавшийся на приёме в светском обществе совершенно без штанов. Хорошо, что моё лицо от них закрывала белая накрахмаленная занавеска, висящая на хромированной дуге, пристроенной к операционному столу и расположенной как раз на уровне груди лежащего человека. Т.е. я был здесь перед занавеской, а они все были там - за занавеской. Правда, всё, что было у меня ниже груди находилось по ту сторону занавеса, но мне уже было всё равно - ослабленный прописанной мне касторкой и постоянной непрекращающейся болью в животе я уже готов был к тому, чтобы не обращать на подобные детали внимания.

Но тут к операционному столу подошла добрая пожилая уборщица, неизвестно зачем оказавшаяся в операционной (видимо, она только что закончила уборку), сказала мне что-то ободряющее, и заботливо накрыла этой самой занавеской моё лицо сверху. Врач этого не заметил, но вежливо попросил её выйти на время операции. И дальше он общался только с этими двумя молоденькими практикантками, поясняя им все свои действия при проведении аппендэктомии (т.е. операции по удалению аппендицита).

Учитывая, что после того, как уборщица накрыла занавеской мне лицо сверху, прямо передо мной открылось всё пространство для будущей операции, и я стал четвёртым свидетелем всех действий хирурга, включая его самого.

Для начала он обработал место будущего разреза какой-то жидкостью (скорее всего спиртом). Затем взял шприц и сделал несколько анестезирующих уколов (местный наркоз). Затем объяснил девушкам, как правильно определять место разреза, приложив руку и показывая место для выбора начала разреза. Потом он взял острый скальпель и быстро поднёс его к моему телу в этом самом предполагаемом месте разреза. Я не был готов к этому, поэтому резко напрягся и встревожено приподнялся, стараясь лучше рассмотреть, что же дальше будет...

Полонский сам не ожидал такой моей реакции именно в тот момент, когда он должен был начать производить разрез. Он недоумённо обернулся и увидел мои не менее удивлённые глаза, следящие из под приподнятой занавески за всеми его действиями. "А ты что здесь делаешь? - удивлённо спросил он меня зачем-то, - Нечего тебе здесь делать". И он одёрнул накрахмаленную занавеску с моей головы, отгородив меня от всего того, что собирался делать в моём присутствии, но без моего дальнейшего участия в качестве наблюдателя.

Всё, что было потом, я воспринимал только на слух и в виде болевых ощущений, которые всё же проникали сквозь местную анестезию. Первый разрез я воспринял так, словно на мне разрезали рубашку, в которой меня привезли на операцию. Я ещё подумал: "Интересно, порезанную рубашку мне придётся носить до самой выписки из больницы или её заменят на целую? И почему нельзя было просто задрать её повыше места разреза?" А Полонский говорил не останавливаясь: "Вот сейчас мы прошли жировой слой. За свои 16 лет он совсем не успел накопить жировых отложений, а случаются слои и в три пальца толщиной и больше". Потом он начал говорить слова, которые мне были просто незнакомы и ничего не говорили: "Флемонозные и гангренозные формы... Разлитой перитонит... Аппендикулярный абсцесс... Поддиафрагмальный абсцесс..." Я догадался, что это не перечисление того, что на самом деле есть у меня, а просто повторение пройденной темы для молодых практиканток. Вдруг Полонский обратился ко мне, заглянув за занавеску: "Тебе не больно?" Я ответил, что нисколечко. "Ну, тогда приготовься, - предупредил он меня, - потому что сейчас мы будем проходить через мышцы". И он был прав, потому что такой сильной боли не было ни до, ни после прохождения скальпелем через мышцы и "заморозка" совсем мало помогала...

За этими разговорами незаметно прошли сорок минут операции. Зашив место разреза, Полонский задумчиво сказал мне: "Ещё часа два-три, и  я бы ничем не смог тебе помочь". Подумал немного и добавил: "И никто бы не смог помочь, вот такая это штука - гангренозное воспаление аппендицита". И показал вырезанный аппендикс...

Когда ночью у меня отходила "заморозка", и боль не давала сомкнуть глаз, я всё думал о том, как хорошо, что я не слишком сильно прижимал к животу горячую грелку, которую мне прописал тот пожилой врач из поликлиники. И хорошо, что половину таблеток, которые мне выписал техникумовский врач Зорин, я потерял, пока добирался до дома из техникума. И хорошо, что есть неопытные врачи, которые всё же не устанавливают окончательного диагноза, если не уверены в нём. Но ещё лучше, что есть такие врачи, как Полонский, которые двумя нажатиями пальцев мгновенно определяют, что пациенту нужна срочная операция...

Через три дня ко мне в палату пришла Нина Костина, которая от имени профсоюзной организации нашей 17 группы принесла мне привет и яблоки. Потом она заразительно смеялась, когда я ей с гордостью сказал, что сегодня научился ходить. Ну как ей было объяснить, что из-за смещения центра тяжести (какую ни какую, но часть тела всё же мне удалили), не так-то просто с непривычки сразу встать и пройти от кровати до окна и обратно. Мне, по крайней мере, с первой попытки это не удалось, и я несколько раз заваливался на кровать, прежде, чем удалось встать прямо и сделать эти несколько шагов…

Ну, что же – бывает. Если организм достаточно крепкий и тяга к жизни не пропала от всяческих огорчений, то не всякое  лечение может его так вот запросто подорвать. Даже если лечащих врачей много и каждый лечит больного не от конкретной болезни, а только от той, которую сам хорошо знает или о которой от других что-то слышал. Хотя Его Величество Случай тоже далеко не последнюю роль играет в том, какую именно музыку после лечения суждено больному услышать…

Я быстро шёл на поправку, чтобы как можно быстрее влиться в ряды нашей 17-ой группы, не прекращавшей грызть гранит науки в четырёх этажах МПТ. А в это время Герберт Маркузе закончил свой научный труд "Одномерный человек", Исмаиль Кадарэ поставил последнюю точку в своём романе "Генерал армии мёртвых", уже подсыхали краски завершающих мазков на картине Пабло Пикассо "Художник и его модель", Юрий Буцко пристроил в нужные места последние звуки в своей моноопере "Записки сумасшедшего", советские спортсмены привезли из Токио с 18-ой олимпиады 30 золотых медалей – жизнь продолжалась...

Анекдот (почти в тему):

(цитируется из недр интернета):

В операционной.

- Доктор, мне же больно!

- Тихо, больной! Мешаете - у нас экзамен!

  ДАВАЙТЕ ВСПОМИНАТЬ...